Итак, младенец воплощает в себе естественность. Мудрость даоса – это мудрость сердца глупца, не испорченного конфуцианской ученостью, его сердце – сердце младенца:

О! Только лишь я один спокоен-безгласен, подобно младенцу, еще не узнавшему детства.

О! Я весь обвит-перевязан, и мне некуда возвращаться.

У всех людей как будто излишек, лишь у меня одного как будто бы недостаток.

О! Так ведь я разум глупца! О! Во мне все смешано-перемешано. (Дао-Дэ цзин, гл. 20)

Даосская тема совершенного младенца была тесно связана с практиками "возвращения в зародышевое состояние", получившими особое значение в даосской внутренней алхимии (нэй дань), расцветшей в XI-XIII вв., но имевшей весьма древние, если не сказать архаические, корни. Тексты внутренней алхимии в весьма недвусмысленной манере описывают гормональную и психофизиологическую трансформацию адепта, у которого постепенно отмирают половые признаки, даже первичные, и он становится андрогином, существом, трансцендентным самой идее полового различия и потому абсолютно целостным; затем у него появляется нечто похожее на пуповину, и он окончательно уподобляется зародышу, материнской утробой которого является бесконечное лоно самого Дао, в пустотность которого даос и возвращается, обретя блаженство, бессмертие и свободу152.

Поскольку Дао является парадигматически женственным, женское начало всегда высоко ценилось даосами. Так, "Дао-Дэ цзин" (чжан 28) рекомендует адепту лишь знать свое "мужское" (сюн), но охранять (шоу) лишь свое "женское" (цы). Перед достижением андрогинного состояния зародыша адепт внутренней алхимии вначале уподобляется женщине, утратив свои мужские гениталии ("настоящий даос не мочится стоя" – поговорка, известная на Тайване даже в наше время). Кроме того, утверждается, что женщина вообще лучше подготовлена к практике нэй дань, чем мужчина. В процессе внутренней алхимии появляется "бессмертный зародыш" (сянь тай), который затем "вынашивается" в теле адепта, подобно плоду в утробе матери, и в конце концов "рождается" через отверстие на макушке головы. Сам практикующий на время "вынашивания", с одной стороны, возвращается в состояние эмбриона, а с другой – уподобляется беременной женщине, вынашивающей в своем чреве "бессмертный зародыш". Женщина же гораздо больше подготовлена к роли матери, нежели мужчина, что и обуславливает ее большую способность к деланию внутренней алхимии153.

Теперь мы подходим к двум ключевым понятиям даосского миросозерцания: недеянию (у вэй) и самотакости (цзы жань). Они настолько тесно связаны между собой, что их удобно рассматривать вместе. Понятие недеяния вводится Лао-цзы уже в гл. 2 "Дао-Дэ цзина":

Поэтому совершенный мудрец пребывает в делах недеяния, не прибегая к словам, он осуществляет учение.

Все сущее творит, не полагая начала творению и действует, не замышляя ничего преднамеренно.

И Дао-Путь – рождает, но не обладает, действует, но не предумышляет, благими качествами и свойствами обладает, к ним не привязываясь никогда. Поскольку в них он к ним не привязан, то их он и не теряет.

Рассмотрим этот пассаж подробнее, но прежде всего оговоримся, что перевод у вэй как "недеяние" сугубо условен. Вслед за Львом Толстым его можно было бы перевести как "непротивление", если понимать под последним непротиводействие естественному порядку и миропорядку. Возможен и перевод "невмешательство" (в тот же естественный миропорядок). Строго говоря, последние два варианта были бы даже предпочтительнее, если бы не укоренившаяся в отечественной синологии традиция, которую в данном случае не хочется ломать. Правда, в переводе китайского цзы жань я радикально отошел от общепринятого "естественность" или "самоестественность", поскольку в данном случае гораздо легче просто калькировать китайский термин на русский язык: цзы ("сам") и жань ("так") вполне сообразно дают русское "своетакость", внутренняя форма которого вполне адекватно понятна русскоязычному читателю.